К вопросу о так называемом арестантском залоге

Настоящая статья написана в ожидании опубликования пол­ного текста определения Судебной коллегии по экономи­ческим спорам Верховного Суда Российской Федерации по делу № А11-9381/2015¹. Уже известно, что, рассмотрев дело в судебном заседании 16.02.17, Судебная коллегия отменила акты судов пре­дыдущих инстанций, постановивших, что залог, возникший на ос­новании наложенного судом в порядке обеспечения иска ареста, сохраняет силу в процедурах несостоятельности ответчика, про­тив которого были приняты эти обеспечительные меры и который и оказался впоследствии несостоятельным должником. Анализ правовой позиции Верховного Суда Российской Федерации еще впереди, а настоящую статью мы посвятим анализу положений пункта 2 статьи174.1 Гражданского кодекса Российской Федера­ции (далее— ГК РФ), ставших причиной тех коллизий, в которые пришлось вмешаться высшей судебной инстанции. ¹ Текст указанного определения Верховного Суда Российской Федерации приведен в конце статьи

Сначала кратко воспроизведем анализируемые положения. Пункт2 статьи 174.1 ГК РФ устанавливает, что сделка, со­вершенная с нарушением запрета на распоряжение имуществом должника, наложенного в судебном или ином установленном за­коном порядке в пользу его кредитора или иного управомоченного лица, не препятствует реализации прав указанного кредитора или иного управомоченного лица, которые обеспечивались запретом, за исключением случаев, если приобретатель имущества не знал и не должен был знать о запрете.

Таким образом, законодатель отказался от недействительно­сти сделки, совершенной вопреки судебному аресту или аресту, наложенному судебным приставом исполнителем, «заменив» эту недействительность новыми гарантиями для истца, выиграв­шего спор и обнаружившего, что вопреки примененным судом обеспечительным мерам имущество, призванное гарантировать исполнение судебного решения, отчуждено ответчиком — истец может реализовать обеспеченные арестом права независимо от состоявшегося отчуждения вещи. Правда, какие права и как имен­но истец может реализовывать в отношении недобросовестного приобретателя арестованного имущества, данное нормативное положение не регламентирует.

Ситуация прояснилась при принятии следующего пакета по­правок к ГК РФ. В новой редакции статьи 334 ГК РФ (в пункте5) законодатель ответил на вопрос, какие именно права и каким образом может реализовывать кредитор, добившийся принятия обеспечительных мер в исковом процессе или в исполнительном производстве: «Если иное не вытекает из существа отношений залога, кредитор или иное управомоченное лицо, в чьих интересах был наложен запрет на распоряжение имуществом (статья 174.1), обладает правами и обязанностями залогодержателя в отноше­нии этого имущества с момента вступления в силу решения суда, которым требования таких кредитора или иного управомоченного лица были удовлетворены. Очередность удовлетворения указан­ных требований определяется в соответствии с положениями статьи 342.1 настоящего Кодекса по дате, на которую соответст­вующий запрет считается возникшим». Итак, кредитор, обнару­живший отчуждение арестованного в его интересах имущества недобросовестному приобретателю, получает право залога в отношении него, другими словами, «заменой», «компенсацией» недействительности сделки является возникновение права залога на арестованное имущество.

Процитированные положения ГК РФ вызвали пристальное внимание исследователей, но почему-то исключительно в одном аспекте— сохраняется ли право залога, возникшее у кредитора в результате применения обеспечительной меры в виде ареста иму­щества, в процедурах несостоятельности². Сама оправданность произведенных законодателем изменений, условия возникнове­ния права залога, сфера применения пункта 2 статьи 174.1 ГК РФ и т. п. остались за пределами дискуссий. Однако представляется, что, прежде чем решать вопрос о том, сохраняется ли возникшее на основании данных нормативных положений право залога в процедурах несостоятельности, следует сначала выяснить, а когда вообще возникает этот залог, и дать этим нормативным установле­ниям истолкование в свете принципов и правил процессуального права, ибо речь идет о нарушении обеспечительных мер. Вне природы самих этих мер механизм защиты прав кредитора, по­страдавшего от их нарушения, не может быть адекватно познан. ² См., в частности, дискуссии на портале Закон. ру, где данному вопросу посвящены весьма обстоятельные блоги А. Г. Карапетова, Р. С. Бевзенко, П. Н. Семенцова.

Буквальное содержание пункта 5 статьи 334 ГК РФ, в котором сделана прямая ссылка на статью 174.1 ГК РФ, дает основания ут­верждать, что залог возникает не в силу ареста, а исключительно как результат совершения сделки с арестованным имуществом вопреки ему. Упоминание статьи 174.1 ГК РФ в тексте этого пунк­та означает, другими словами, что положения названной статьи включены в гипотезу нормы права, закрепленной в пункте 5 статьи 334 ГК РФ, составляют условия ее применения. Выше воз­никновение залога названо «заменой», «компенсацией» недей­ствительности сделки, но если ответчик соблюдал наложенный запрет, не совершал незаконных сделок, то нет и права залога.

Однако в развернувшихся дискуссиях без какого-либо обоснования утвердилась другая точка зрения: право залога возникает в силу самого наложения судом или судебным приставам-исполнителем аре­ста, независимо от того, имела ли место сделка по отчуждению арестованного имущества. А. В. Егоров, констатируя, что «институт залога в силу ареста был заимствован из иностранных правопорядков (скорее всего, из германского)» и потому «понять этот институт до конца могут только те, кто прочитает зарубежную специальную литературу по вопросу (предпочтительно на немецком языке)», утверждает, что законодатель включил в пункт 5 статьи 334 ГК РФ отсылку к статье 174.1 ГК РФ, «которая не являлась необходимой», и сделал это лишь потому, что «решил пояснить, что он имеет в виду под словами „запрет на распоряжение имуществом“ — тот самый запрет, который ранее был урегулирован им в новом положении Кодекса». Указывая, что ссылка на статью 174.1 ГК РФ является неудачной потому, что залог может возникать только при нару­шении запрета, о котором идет речь в пункте 2 этой статьи, ибо сделка, совершенная вопреки аресту, упомянутому в первом пункте, ничтожна и приводить к возникновению залога не может (в чем с А. В. Егоровым следует полностью согласиться), он далее настаивает на том, что «нельзя понимать отсылку на статью 174.1 ГК РФ как указание законодателя на то, что залоговое право ра­ботает только в случае, охватываемом диспозицией пункта 2 этой статьи. Такого рода судебные фантазии, увы, не имеют под собой реальной почвы»³. ³ Егоров А. В. Залог в силу ареста: теоретические и практические проблемы. В России и за рубежом // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2016. № 9. С. 87–88.

В недавно изданной книге «Договорное и обязательственное право (общая часть): постатейный комментарий кстатьям307–453 Гражданского кодекса Российской Федерации» в комментарии к пункту 5 статьи334 ГК РФ утверждается следующее: «В коммен­тируемом пункте сделана ссылка на статью 174.1 ГК РФ, регули­рующую в рамках пункта 2 этой статьи последствия отчуждения арестованного имущества, что может порождать мнение о том, что залог в силу ареста возникает только при таком отчужде­нии. Этот подход неверен и не разделяется Верховным Судом Российской Федерации (пункт94 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.15 № 25). Ссылка на статью174.1 ГК РФ сделана для ука­зания на то, что далее в пункте 5 статьи 334 ГК РФ речь идет о том же запрете, установленном уполномоченными органами, о котором говорит и пункт 2 статьи 174.1 ГК РФ»⁴. ⁴ Договорное и обязательственное право (общая часть): постатейный комментарий к статьям 307–453 Гражданского кодекса Российской Федерации [Электронное издание]. Редакция 1.0 / Отв. ред. А. Г. Карапетов. М.: Логос, 2017. С. 250 (автор комментария — Р. С. Бевзенко).

Рискнем высказать мнение, что эти утверждения несколько преждевременны и не соответствуют ни букве, ни духу пункта 5 статьи 334 ГК РФ. Оставляя без комментария предложения изучать немецкие источники (?!) для постижения положений российского гражданского законодательства и соглашаясь, как отмечено выше, с тем, что отсылка ко всему тексту статьи 174.1 ГК РФ в пункте 5 статьи 334 ГК РФ неудачна, и законодателю следовало указать лишь на пункт 2 этой статьи, полагаем, что залог в пользу истца, добившегося принятия обеспечительного ареста, возникает ис­ключительно при совершении сделки в нарушение этого запрета, но ни в коем случае не в силу самого ареста.

Начнем с того, что вопреки процитированному утверждению пункт 94 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 23.06.15 № 25 «О применении судами некоторых по­ложений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» (далее — постановление Пленума ВС РФ № 25) не дает оснований для подобного вывода. В целях обеспечения корректно­сти полемики приведем его текст полностью: «По смыслу пункта 2 статьи 174.1 ГК РФ сделка, совершенная в нарушение запрета на распоряжение имуществом должника, наложенного судом или су­дебным приставом-­исполнителем, в том числе в целях возможного обращения взыскания на такое имущество, является действитель­ной. Ее совершение не препятствует кредитору или иному управо­моченному лицу в реализации прав, обеспечивающихся запретом, в частности посредством подачи иска об обращении взыскания на такое имущество (пункт 5 статьи334, статьи348, 349 ГК РФ).

Поскольку согласно пункту 5 статьи 334 ГК РФ считается, что права и обязанности залогодержателя предоставляются креди­тору или иному управомоченному лицу только со дня вступления в силу решения суда, которым удовлетворены требования, обес­печивающиеся запретом, право на иск об обращении взыскания на арестованное имущество возникает не ранее указанного дня.

Если права и обязанности залогодержателей принадлежат нескольким лицам, то в силу пункта 1 статьи 342 ГК РФ требова­ния залогодержателей удовлетворяются в порядке очередности, определяемой по дате, на которую соответствующий залог счи­тается возникшим. Для ареста, наложенного судом или судебным приставом­-исполнителем, такой датой считается дата наложения ареста, а в отношении имущества, права на которое подлежат го­сударственной регистрации, — дата внесения в соответствующий государственный реестр записи об аресте (пункт 2 статьи 8.1, пункт5 статьи334, пункт 1 статьи 342.1 ГК РФ)».

Как видим, названный пункт постановления начинается с рас­крытия смысла пункта 2 статьи 174.1 ГК РФ, что дает основания полагать, что следующие абзацы описывают механизм реализации права залога, возникающего именно в ситуации, урегулированной этой нормой, то есть при совершении сделки вопреки аресту. Во всяком случае в тексте пункта 94 постановления Пленума ВС РФ № 25 нет никаких указаний на то, что Верховный Суд Российской Федерации считает, что право залога возникает в силу самого факта наложения ареста, независимо от того, со-вершена сделка с арестованным имуществом или нет, — раскрытие момента возникновения права залога и очередности залогов во втором и третьем абзацах не дают основания для заключения, что эти вопросы решаются Верховным Судом Российской Федерации не применительно к ситуации, описанной в пункте 2 статьи174.1 ГК РФ, а к самому факту наложения ареста. Подчеркнем: пункт 94 постановления Пленума ВС РФ № 25 начинается именно с пункта 2 статьи 174.1 ГК РФ, а значит, рас­крывает его содержание и механизм реализации и не более того. Последующие пункты постановления, посвященные этому вопро­су, также либо начинаются (пункт 95) с изложения смысла этого пункта, либо включают ссылку на него (пункты 96–97). Таким образом, Верховный Суд Российской Федерации не давал повода думать, что залог возникает в силу самого наложения ареста и независимо от совершения сделки в нарушение этого ареста — текст постановления прямо убеждает в обратном.

Помимо того что постановление Пленума ВС РФ № 25 свидетель­ствует о том, что залог возникает исключительно при нарушении наложенного судом запрета, самой по себе ссылки на него в любом случае недостаточно для раскрытия смысла нормативного положе­ния, к тому же радикально нового для российского правопорядка. Для того чтобы отвергнуть иное истолкование, необходимо приве­сти аргументы исторического, телеологического, грамматического, систематического и т. д. характера. Утверждать, что законодатель сослался на пункт 2 статьи 174.1 ГК РФ исключительно в инфор­мационных целях — мол, эта ссылка не более чем напоминание, что в пункте 5 статьи 334 ГК РФ речь идет о том же запрете, что и в пункте 2 статьи174.1 ГК РФ, — а не сделал это с целью вклю­чить предусмотренные в этом пункте юридические факты в гипо­тезу нормы, закрепленной в пункте 5 статьи 334 ГК РФ, можно, но это утверждение нуждается в серьезном обосновании.

Полагаем, что обосновать его невозможно в силу следующего.

Во-первых, текст пункта 5 статьи 334 ГК РФ не дает оснований утверждать, что упоминание в нем статьи 174.1 ГК РФ сделано лишь для указания на то, что далее речь идет о том же запрете, установленном уполномоченными органами, о котором говорит и пункт 2 статьи 174.1 ГК РФ. Выявление содержания гипотезы нор­мы права, зафиксированной в пункте 5 статьи 334 ГК РФ, не вызы­вает особых сложностей: «... кредитор или иное управомоченное лицо, в чьих интересах был наложен запрет на распоряжение имуществом (статья 174.1), обладает правами и обязанностями залогодержателя в отношении этого имущества с момента вступ­ления в силу решения суда, которым требования таких кредитора или иного управомоченного лица были удовлетворены» — ссылка на статью 174.1 ГК РФ необходима для описания управомоченного субъекта, а таковым встатье174.1 ГК РФ является кредитор, по­ставленный перед фактом отчуждения арестованного имущества. Ни о каких других кредиторах в статье 174.1 ГК РФ речь не идет. Если бы речь шла о любом кредиторе, добившемся наложения ареста, включая кредитора, арест в интересах которого был соблюден, то ссылка на статью 174.1 ГК РФ являлась бы излишней. Но в пункте 5 статьи 334 ГК РФ перед ссылкой на статью 174.1 ГК РФ нет слов «в частности» или «в том числе», что позволило бы утверждать, что кредитор, столкнувшийся с нарушением ареста, является лишь одним из кредиторов, полу­чивших право залога. Другими словами, пункт 5 статьи 334 ГК РФ регулирует правовое положение только(!) кредитора, оказавше­гося перед лицом отчуждения арестованной вещи, а юридические факты, описанные в пункте 2 статьи 174.1 ГК РФ, через ссылку на нее включены в гипотезу нормы пункта 5 статьи 334 ГК РФ, зву­чащую следующим образом: «кредитор или иное управомоченное лицо, в чьих интересах был наложен запрет на распоряжение имуществом, который был нарушен собственником (ответчиком, должником), совершившим сделку вопреки запрещению, обладает правами и обязанностями залогодержателя в отношении этого имущества» и далее по тексту пункта 5 статьи 334 ГК РФ.

Во-вторых, вспомним, каким являлось регулирование послед­ствий совершения сделки вопреки наложенному судом запрету до появления статьи 174.1 ГК РФ. Процессуальное законодатель­ство в качестве последствий нарушения запретов, содержащихся в обеспечительных мерах, предусматривает наложение судебного штрафа и взыскание с виновного лица убытков (части 2 и 6 ста­тьи 96 Арбитражного процессуального кодекса Российской Феде­рации, часть 2 статьи 140 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации) и никаких прямых последствий отчужде­ния вещи в нарушение обеспечительной меры не устанавливает.

Это служило основанием для судов различным образом ре­шать вопрос о действительности сделки, совершенной несмотря на арест вещи. Основанием для таких противоречий являлась статья 168 ГК РФ (в прежней редакции), которая провозглашала ничтожность сделки, не соответствующей требованиям закона или иного правового акта, если закон не устанавливал ее оспоримость или не предусматривал иных последствий нарушения. Нарушение сделкой требований судебного акта вообще не являлось основа­нием для признания сделки недействительной, к тому же поло­жения процессуального законодательства о наложении судебных штрафов и взыскании с нарушителя обеспечительных мер убытков могли рассматриваться в качестве иных последствий совершения сделки вопреки судебному акту об обеспечении иска.

Однако господствующим в судебной практике был подход к признанию сделки, совершенной с нарушением судебного запре­щения, ничтожной.

Объяснением второго подхода к решению вопроса о дейст­вительности сделок с имуществом, в отношении которого судом наложен арест или введен иной запрет на распоряжение, а именно признания их ничтожными, служит следующее понимание послед­ствий принятия обеспечительной меры. Наложение ареста или установление иного запрета на распоряжение имуществом означа­ет отрицание правопорядком распорядительной власти собствен­ника над вещью. Оставаясь ее владельцем и пользователем, с мо­мента принятия обеспечительной меры он не признается лицом, способным определить ее юридическую судьбу путем совершения актов отчуждения, его власть над вещью в этом отношении упразд­нена, нуллифицирована. А учитывая, что сделка есть волевой акт и для ее совершения лицо должно обладать способностью к совер­шению волевых действий, то результатом отрицания способности собственника к совершению такого действия в отношении указан­ного в судебном акте или постановлении судебного пристава­-исполнителя имущества является ничтожность сделки. (Возможно, корректнее было бы говорить о несостоявшейся сделке, ибо не­возможность выразить юридически значимую волю означает, что сделка не имела места вообще, но разграничение недействитель­ных и несостоявшихся сделок требует отдельного рассмотрения.)

В стремлении защитить стабильность оборота, ограничить возможности оспаривания сделки, являющейся его основой, зако­нодатель и предпринял реформу последствий совершения сделки с нарушением судебного запрета. Отныне она является дейст­вительной, но если приобретатель действует недобросовестно, будучи осведомленным о том, что вещь находится под запреще­нием, то он приобретает ее обремененной залогом в пользу истца, в интересах которого был наложен арест или иное запрещение. Разумеется, этот залог актуализируется при условии, что истец выиграл дело и получил право обратить взыскание на такую вещь в целях исполнения судебного решения и удовлетворения своего притязания. Раскрытию этого аспекта реализации залогового притязания и посвящены пункты 94–97 постановления Пленума ВС РФ № 25. Однако сам по себе арест никакого залогового пре­имущества не дает.

В-третьих, и это самое главное возражение, допущение, что в силу самого факта наложения ареста возникает право залога, оз­начало бы, что процессуальные действия способны создавать пря­мое материальное преимущество. Но такая постановка вопроса—процесс, создающий материальные преимущества, — нуждается в проверке как в контексте взаимодействия материального и про­цессуального права, так и с конституционно­-правовых позиций.

Не вдаваясь в подробное изложение высказанных в науке взглядов о значении юридических фактов процессуального права для гражданских материальных правоотношений, отметим, что вопрос о том, способны ли судебный акт либо процессуальное действие стороны процесса привести к непосредственному воз­никновению какого-либо материального преимущества, никогда не обсуждался. Полагаем, не обсуждался потому, что отрицатель­ный ответ на этот вопрос является аксиомой — «процесс» (в самом широком смысле) материальных преимуществ не создает. Если материальный закон и прибегает к использованию процес­суальных юридических фактов для установления какого-либо приоритета, что само по себе является исключительно редким явлением (это сделано, например, в статье 398 ГК РФ, где стар­шинство исков является критерием для решения вопроса о том, какому именно кредитору отдать вещь), то он использует только те факты процессуального права, которые не являются действи­ями суда. Это и правильно, ибо судебный акт— это результат исследования и свободной оценки широкого круга доказательств, он основывается на учете самых разнообразных обстоятельств в условиях состязательного противоборства, нередко содержит элемент дискреции и потому давать материальные преимущества какому-либо участнику гражданского оборота не должен. Ярким примером основанного на дискреции судебного акта служит определение о принятии обеспечительных мер. Лучшей иллюстра­цией этого тезиса выступает следующее разъяснение в пункте 10 постановления Пленума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 12.10.06 № 55 «О применении арбитражными судами обеспечительных мер»: «Арбитражным судам следует учитывать, что обеспечительные меры являются ускоренным средством защиты, следовательно, для их применения не требуется представ­ления доказательств в объеме, необходимом для обоснования требований и возражений стороны по существу спора. Обязатель­ным является представление заявителем доказательств наличия оспоренного или нарушенного права, а также его нарушения.

В определении о применении обеспечительных мер либо об отказе в их применении арбитражный суд должен дать оценку обоснованности доводов заявителя о необходимости принятия обеспечительных мер.

В связи с этим при оценке доводов заявителя в соответствии с частью 2 статьи 90 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации арбитражным судам следует, в частности, иметь в виду:

• разумность и обоснованность требования заявителя о при­менении обеспечительных мер;
• вероятность причинения заявителю значительного ущерба в случае непринятия обеспечительных мер;
• обеспечение баланса интересов заинтересованных сторон;
• предотвращение нарушения при принятии обеспечительных мер публичных интересов, интересов третьих лиц.

Кроме того, рассматривая заявления о применении обеспечи­тельных мер, суд оценивает, насколько истребуемая заявителем конкретная обеспечительная мера связана с предметом заявлен­ного требования, соразмерна ему и каким образом она обеспечит фактическую реализацию целей обеспечительных мер, обуслов­ленных основаниями, предусмотренными частью 2 статьи 90 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации».

Полагаем, что в подробном анализе практики применения обеспечительных мер нет необходимости, ибо дискреционное со­держание норм главы 8 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации, которые можно охарактеризовать как си­туационные, очевидно и наглядно следует из приведенной цитаты.

Придание судебному акту, основанному на такой широкой дис­креции, значения юридического факта, влекущего возникновение у истца непосредственных материально­-правовых преимуществ, является не только догматически неоправданным, но и некон­ституционным. Судебный акт, принимаемый незамедлительно после поступления ходатайства, в отсутствие устного полно­ценного состязания, в результате оценки «усеченного» состава доказательств, основанный на предположении, хотя бы и высокой степени вероятности, содержательно представляющий собой акт реализации дискреционного полномочия, не может предоставлять какие-либо материальные преимущества, да еще и по отношению к лицам, не участвующим в деле, по которому он принят. Послед­нее следует подчеркнуть особо — предоставление преимуществ по отношению к лицам, не участвовавшим в деле, которые не могли ни повлиять на содержание акта, ни обжаловать его (а за­лог есть преимущество перед другими кредиторами должника), принципиально недопустимо, ибо означает вынесение решения о правах лиц, не привлеченных к участию в деле, что является основанием для безусловной отмены судебного решения.

Впрочем, ни законодателю, ни Верховному Суду Российской Федерации подобный упрек адресовать оснований нет — они исходят как раз из того, что сам судебный акт об аресте преиму­ществ материального характера не создает. Более того, как будет показано далее, Верховный Суд Российской Федерации последо­вателен в своих позициях.

В пункте 41 постановления Пленума Верховного Суда Россий­ской Федерации от 17.11.15 № 50 «О применении судами законо­дательства при рассмотрении некоторых вопросов, возникающих в ходе исполнительного производства» разъяснено следующее: «При наложении ареста на имущество в целях обеспечения ис­полнения исполнительного документа, содержащего требования об имущественных взысканиях, судебный пристав­-исполнитель вправе в силу части 1 статьи 80 Закона об исполнительном про­изводстве не применять правила очередности обращения взыска­ния на имущество должника, что само по себе не освобождает судебного пристава­-исполнителя от обязанности в дальнейшем осуществить действия по выявлению иного имущества должни­ка, на которое может быть обращено взыскание в предыдущую очередь». Таким образом, арест имущества еще не означает, что именно за счет этого имущества и должно быть произведено удовлетворение требований кредитора— обращение взыскания должно производиться в соответствии с установленной оче­редностью, игнорировать которую в связи с наложением ареста судебный пристав­-исполнитель не вправе. Если бы Верховный Суд Российской Федерации исходил из того, что арест влечет возникновение залога (постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации № 50 принято спустя пять месяцев после выхода постановления Пленума ВС РФ № 25), то, разъясняя пра­вила исполнительного производства, он должен был бы указать, что обращение взыскания производится в первую очередь на арестованную вещь как предмет залога, как это и следует из части 2 статьи 78 Федерального закона от 02.10.07 № 229­-ФЗ «Об исполнительном производстве». Отсутствие такого разъяс­нения свидетельствует о последовательности высшей судебной инстанции в решении обозначенной проблемы — арест залога не создает.

Наконец, следует остановиться на вопросе о том, может ли во­обще процессуальная активность, частным случаем которой является и немедленное предъявление иска сразу после нарушения права, и приложение усилий к получению обеспечительных мер, и немедленное после вступления в силу судебного акта предъяв­ление исполнительного листа к исполнению и т. д., давать преимущества в удовлетворении требования. В приведенных выше дискуссиях этот аргумент выдвигался в том контексте, что кредитор, активно действующий в защиту своего права, обоснованно может рассчитывать на получение преиму­щества перед другими кредиторами, а потому возникновение «арестантского» залога оправданно.

Этот вопрос решается действующим законодательством непо­следовательно. В частности, пункт 2 статьи 855 ГК РФ устанав­ливает, что списание средств со счета по требованиям, относя­щимся к одной очереди (а первая, вторая и третья очереди — это очереди требований, выраженных в исполнительных документах, то есть уже получивших юрисдикционное, как правило судебное, подтверждение), производится в порядке календарной очередно­сти поступления документов. Таким образом, кредитор, первым предъявивший в банк, где находится счет должника, исполни­тельный лист, получает преимущество по отношению к другим кредиторам этой же очереди.

Но уже Федеральный закон «Об исполнительном производстве» в таком приоритете взыскателю, первому предъявившему испол­нительный лист в службу судебных приставов, отказывает: часть3 статьи111 этого закона устанавливает, что при недостаточности взысканной с должника денежной суммы для удовлетворения требований одной очереди в полном объеме они удовлетворяются пропорционально причитающейся каждому взыскателю сумме, указанной в исполнительном документе. Пропорциональное удов­летворение, независимо от даты обращения в суд или вступления в силу судебного акта, предусматривает и законодательство о несостоятельности.

Таким образом, момент предъявления исполнительного до­кумента к исполнению по действующему законодательству в одних случаях дает приоритет, в других — нет. Будучи частным случаем предоставления преимущества в зависимости от степени активности реализации процессуальных прав, этот пример ставит более общую проблему допустимости существования таких при­оритетов. Она нуждается в специальном исследовании. Не пред­восхищая его результатов, отметим только, что общее правило о том, что процессуальные действия не могут создавать материально-правовых преимуществ, которое выше мы о характеризовали как аксиоматичное, если и допускает исключения, то продиктованные особыми соображениями конституционно-правового порядка, и они должны тщательным образом обосновываться в свете указанных позиций. Никаких осно­ваний предоставлять залоговое преимущество истцу, сумевшему убедить суд в необходимости принятия обеспечительных мер в виде ареста имущества должника либо иного запрета на распоря­жение им, нет. Более того, появление (мы сознательно употребили именно это слово, ибо убеждены, что действующий ГК РФ в на­стоящее время не предусматривает возникновение права залога в отношении арестованной вещи в силу одного только принятия обеспечительной меры) такого преимущества противоречило бы другому формирующемуся тренду в законодательстве и практи­ке — активному внедрению процедур медиации. Если участники гражданского оборота будут знать, что обеспечительные меры предоставляют материальные преимущества, то о примиритель­ных процедурах придется забыть — участие в них будет влечь не просто риск возможной потери времени в результате того, что договоренность с контрагентом оказалась невозможной, риск потери возможности удовлетворения требований вообще в силу того, что другие кредиторы того же должника, отказавшись договариваться с ним, обратились в суд, сумели добиться обеспе­чительных мер и превратились в залоговых кредиторов. но и

В заключение отметим, что допустимость или недопустимость возникновения «арестантского» залога не имеет никакой связи с проблемой реализации прав не залоговых кредиторов в отношении заложенного в пользу другого кредитора имущества, а также с политик правовым и экономическим обосновани­ем залогового приоритета (именно с этих позиций со ссылкой на неназванных разработчиков изменений ГК РФ комментировал на портале Закон. ру «арестантский» залог А. Г. Карапетов⁵). Суть этого вопроса — в допустимости возникновения материаль­ных преимуществ в силу юридических фактов процессуального права. В отсутствие догматических и конституционно правовых аргументов в пользу наделения последних таким значением на этот вопрос, как и прежде, следует дать отрицательный ответ. В российском праве не было и нет в настоящее время «арестант­ского» залога. ⁵ См.: блог «Залог в силу ареста в банкротстве: основные аргументы за и против (в контексте ожидаемого определения ВС РФ по этому вопросу)» / https://zakon.ru/blog/2017/01/29/zalog_v_silu_aresta_v_bankrotstve_osnovnye_argumenty_za_i_protiv_v_kontekste_ozhidaemogo_opredeleniy.

приложение

Верховный суд Российской Федерации

Определение

От 27 февраля 2017 года № 301-ЭС16-16279

(Извлечение)

В рамках дела о банкротстве закрытого акционерного общества «ЭНБИМА Групп» (далее — общество «ЭНБИМА Групп», должник), в процедуре наблюдения, общество с ограниченной ответственно­стью «ЦТК­-Транс» (далее — общество «ЦТК-­Транс») обратилось в арбитражный суд с заявлением о включении в реестр требований кредиторов должника его требования в сумме 14 988 847 рублей 83 копейки.

Определением Арбитражного суда Владимирской области от 26.02.16 требование признано обоснованным, 14 143 222 рублей 83 копеек включены в реестр требований кредиторов должника с удовлетворением в третью очередь как требование по основному долгу, обеспеченное залогом имущества должника, 845625 рублей включены в реестр требований кредиторов должника с удовлет­ворением в третью очередь как требование, подлежащее отдель­ному учету и удовлетворению после погашения основной суммы задолженности.

Постановлением Первого арбитражного апелляционного суда от 02.06.16 определение суда первой инстанции оставлено без изменения.

Арбитражный суд Волго­-Вятского округа постановлением от 07.09.16 определение суда первой инстанции и постановление суда апелляционной инстанции оставил без изменения.

В кассационной жалобе, поданной в Верховный Суд Российской Федерации, уполномоченный орган и общество с ограниченной ответственностью «Теплотека» (далее — общество «Теплотека») просят отменить указанные судебные акты в части, касающейся признания за обществом «ЦТК-­Транс» статуса залогового креди­тора, и включить задолженность перед этим обществом в сумме 14 143 222 рублей 83 копеек в реестр требований кредиторов должника с удовлетворением в третью очередь на общих основаниях.

В отзыве на кассационные жалобы общество «ЦТК-­Транс» просит оставить обжалуемые судебные акты без изменения как соответствующие действующему законодательству.

Определением судьи Верховного Суда Российской Федерации от 19.01.17 кассационные жалобы переданы на рассмотрение Судебной коллегии по экономическим спорам Верховного Суда Российской Федерации.

Проверив обоснованность доводов, изложенных в кассаци­онных жалобах, отзыве на них, объяснениях представителей участвующих в обособленном споре лиц, Судебная коллегия по экономическим спорам Верховного Суда Российской Федерации считает, что определение суда первой инстанции, постановления судов апелляционной инстанции и округа подлежат отмене в ча­сти по следующим основаниям.

Как установлено судами первой и апелляционной инстанций и усматривается из материалов дела, спорное требование общества «ЦТК-­Транс» основано на частично неисполненном должником решении Арбитражного суда Владимирской области от 19.03.15 по делу № А11­10247/2014, которым с общества «ЭНБИМА Групп» в пользу общества «ЦТК­-Транс» взыскано 15947579 рублей 85 копеек.

В рамках указанного дела Арбитражный суд Владимирской области по заявлению общества «ЦТК­-Транс» определением от 30.10.14 принял обеспечительные меры в виде наложения ареста на имущество общества «ЭНБИМА Групп», установив его общую стоимость (15 391 875 рублей).

Во исполнение данного определения суда судебный пристав­-исполнитель вынес постановления от 25.11.14 и 27.04.15 о наложе­нии ареста на конкретное имущество, принадлежащее должнику. Акты о наложении ареста на это имущество — здания (цех микро­парников, склад карбида, корпус технических занятий, здание конторы, гараж для стоянки тракторов), два земельных участка, три трактора и один комбайн — составлены 01.12.14 и 27.04.15.

Решение по делу № А11­10247/2014 о взыскании задолженности вступило в законную силу 09.06.15.

Заявление о признании должника банкротом принято судом к производству 11.09.15, процедура наблюдения в отношении обще­ства «ЭНБИМА Групп» введена 07.10.15.

Признавая за обществом «ЦТК­-Транс» в рамках дела о банк­ротстве должника статус залогового кредитора, суды сочли, что залог возник в силу пункта 5 статьи 334 Гражданского кодекса Российской Федерации (далее — ГК РФ) со дня вступления в за­конную силу решения Арбитражного суда Владимирской области от 19.03.15 по делу № А11­10247/2014. При этом обстоятельства, которыми действующее законодательство связывает возмож­ность прекращения залога (статья 352 ГК РФ), не наступили. Ссыл­ки общества «Теплотека» на постановление судебного пристава-исполнителя от 11.11.15 о снятии ареста с имущества общества «ЭНБИМА Групп» в связи с введением в отношении его процедуры наблюдения отклонены судами как не имеющие правового значе­ния для разрешения настоящего спора.

Между тем судами не учтено следующее.

В силу пункта 5 статьи 334 ГК РФ, если иное не вытекает из существа отношений залога, кредитор или иное управомоченное лицо, в чьих интересах был наложен запрет на распоряжение имуществом (статья 174.1 Кодекса), обладает правами и обязан­ностями залогодержателя в отношении этого имущества с момен­та вступления в силу решения суда, которым требования таких кредитора или иного управомоченного лица были удовлетворены.

Неотъемлемой частью приведенной нормы является отсылка при определении лиц, обладающих правами залогодержателя, к статье 174.1 ГК РФ, пункт 2 которой регулирует последствия совершения сделки в отношении имущества, распоряжение которым запрещено в судебном или ином установленном за­коном порядке в интересах кредитора. В соответствии с ранее действовавшим законодательством в ситуации, когда должник в нарушение ареста, наложенного на его имущество в пользу кредитора, отчуждал арестованное имущество третьему лицу, защита прав такого кредитора обеспечивалась посредством при­знания недействительной сделки по распоряжению имуществом и применением последствий ее недействительности. Согласно же действующим положениям пункта 2 статьи 174.1 ГК РФ соответ­ствующая сделка действительна, что позволяет арестованному имуществу находиться в обороте. Поэтому наделение кредитора правами залогодержателя по правилам пункта 5 статьи 334 ГК РФ обусловлено необходимостью защиты его прав, прежде всего пу­тем предоставления кредитору возможности обратить взыскание на арестованную вещь после того, как ее собственником стало другое лицо, которое знало или должно было знать о запрете (закрепление в отношении арестованного имущества принципа следования обременения за вещью).

При этом в пункте 5 статьи 334 ГК РФ законодатель лишь при­равнял права взыскателя к правам залогодержателя, не указав на то, что в связи с введением запрета на распоряжение имуществом возникает полноценный залог. Более того, как следует из букваль­ного смысла указанной нормы, правила о возникновении прав залогодержателя действуют, если иное не вытекает из существа отношений залога.

Судебная коллегия считает, что иное (отсутствие прав залого­держателя) вытекает из существа отношений залога в ситуации несостоятельности (банкротства) должника.

Так, в силу предусмотренного Законом о банкротстве (статьи 2, 18.1, 138 закона) регулирования преимуществом по отношению к другим кредиторам в деле о несостоятельности обладают кре­диторы, обязательства должника перед которыми по выплате определенной денежной суммы по гражданско-­правовой сделке и (или) иному предусмотренному ГК РФ основанию обеспечены залогом. По смыслу названных статей Закона о банкротстве при недостаточности имущества для распределения между всеми кредиторами должника подобный приоритет возникнет при ор­динарном залоге — залоге на основании договора либо закона (пункт 1 статьи 334.1 ГК РФ), то есть когда используются стан­дартные гражданско­-правовые меры обеспечения самого гра­жданского обязательства. Права же залогодержателя, указанные в пункте5 статьи 334 ГК РФ, возникают в большей части из про­цессуальных правоотношений (в том числе вследствие принятия судом обеспечительных мер), при наличии широкого усмотрения со стороны государственного органа (не являющегося стороной материальных отношений) как в вопросе об определении иму­щества, в отношении которого может быть наложен запрет, так и в вопросе о том, имеются ли основания для введения запрета, определенные правовым актом, регулирующим процедуру ареста. Эти права могут быть реализованы лишь после вступления в силу решения, которым удовлетворены требования, обеспечивающиеся запретом. Следовательно, названные меры, по сути, выступают не способом обеспечения исполнения обязательства как такового, а являются особым механизмом, направленным на фактическую реализацию подтверждающего обязательство акта государст­венного органа о взыскании задолженности, и они действуют в рамках общих правил исполнения.

Порядок же исполнения актов о взыскании задолженности с несостоятельного должника регулируется нормами законо­дательства о банкротстве, которые являются специальными по отношению к общим правилам исполнения. Закон о банкротстве исключает возможность удовлетворения реестровых требова­ний, подтвержденных судебными решениями, в индивидуальном порядке и не содержит предписаний о привилегированном по­ложении лица, в пользу которого наложен арест. Наоборот, пра­воотношения, связанные с банкротством, основаны на принципе равенства кредиторов, требования которых относятся к одной категории выплат (пункт 4 статьи 134 Закона о банкротстве), что, в свою очередь, не допускает введение судом, рассматривающим дело о несостоятельности, различного режима удовлетворения одной и той же выплаты в зависимости от формальных (процедур­ных) критериев, не связанных с ее материальной правовой при­родой (в зависимости от того, как будет разрешено ходатайство о наложении ареста). Поэтому запрет на распоряжение имуществом не порождает таких залоговых свойств, которые позволяют кре­дитору получить приоритет при удовлетворении его требований в процедурах банкротства.

С учетом изложенного судам следовало отказать обществу «ЦТК­-Транс» в признании его залогодержателем для целей вклю­чения задолженности в реестр требований кредиторов.

Допущенные судами при рассмотрении обособленного спора нарушения норм права являются существенными, без их устра­нения невозможны восстановление и защита прав и законных интересов должника, его кредиторов и уполномоченного органа, в связи с чем определение суда первой инстанции, постановления судов апелляционной инстанции и округа следует отменить на основании части 1 статьи 291.11 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации в части признания за обществом «ЦТК-­Транс» статуса залогового кредитора, приняв в отмененной части новый судебный акт Руководствуясь статьями 291.11–291.14 Арбитражного процес­суального кодекса Российской Федерации, Судебная коллегия по экономическим спорам Верховного Суда Российской Федерации

определила:

определение Арбитражного суда Владимирской области от 26.02.16, постановление Первого арбитражного апелляцион­ного суда от 02.06.16 и постановление Арбитражного суда Волго-­Вятского округа от 07.09.16 по делу № А11­9381/2015 отменить в части, касающейся признания требования общества с ограни­ченной ответственностью «ЦТК-­Транс» обеспеченным залогом имущества должника.

В отмененной части в удовлетворении требования общества с ограниченной ответственностью «ЦТК­-Транс» отказать.