Конфликт интересов при двойном представительстве: неосмотрительность представляемого vs превышение полномочий представителем

Павел Тихомиров,
студент Санкт-Петербургского государственного университета

Иван Сорокин,
студент Санкт-Петербургского государственного университета

Фабула дела

07.08.2020 Щ. (далее — истец, представляемый) выдала на имя С. (далее — ответчик, представитель), являвшейся одновременно генеральным директором ООО «Абсолют-НК» (далее — общество), две нотариально удостоверенные доверенности, содержащие полномочия по приобретению доли в уставном капитале общества, а также по внесению в имущество общества вклада в виде принадлежащих представляемому прав собственности на объекты коммерческой недвижимости, долей участия в других обществах (с их перечислением).

Далее решением общего собрания участников общества Щ. была включена в состав участников общества с долей в размере 8% (номинальной стоимостью 8800 руб.). На том же собрании было принято решение о внесении Р. дополнительного вклада в уставный капитал общества в размере 89 000 руб. (и увеличении уставного капитала с 12 200 до 110 000 руб.). В результате доли распределились следующим образом: Р. — 90%, Щ. — 8%, иные участники — 2%.

На основании протоколов общего собрания, подписанных Щ. собственноручно, ей предписывалось на безвозмездной основе внести вклады в имущество общества без внесения вкладов остальными участниками (вносимое имущество было поименовано), после чего в результате последовательного заключения семи договоров представителем в имущество общества были внесены вклады, предметом которых являлись: права собственности на одно здание (512,4 кв. м), пять помещений (от 73,5 до 1733,2 кв. м), двенадцать земельных участков (от 7 тыс. до 436 тыс. кв. м); доли в уставных капиталах иных обществ в размере от 95% до 100%.

Общая стоимость внесенного имущества составила более 500 млн руб. Во всех указанных договорах содержалось следующее условие: «Внесение вклада участника в имущество общества не является вкладом в его уставный капитал и не влияет на размер и номинальную стоимость доли в уставном капитале общества, носит безвозмездный характер и осуществляется с целью улучшения финансового состояния общества, его материальной поддержки, пополнения его активов».

Полагая свои права нарушенными, Щ. 14.12.2021 обратилась в суд с исковым заявлением о признании недействительными решений общего собрания участников общества, заключенных договоров и применении последствий их недействительности.

Позиция нижестоящих судов

Суды трех инстанций отказали в иске, поскольку:

• — выдавая доверенность на приобретение от своего имени доли в уставном капитале общества, Щ. не давала каких-либо прямых указаний относительно размера и стоимости доли и не могла не осознавать указанное обстоятельство;

• — волеизъявление Щ. на отчуждение конкретных объектов недвижимости и долей в уставных капиталах четырех обществ подтверждается собственноручным подписанием ею протоколов общего собрания участников общества, а также выдачей нотариально удостоверенной доверенности на внесение вкладов в имущество общества;

• — доводы о несоразмерном определении доли истца в уставном капитале общества относительно внесенного имущества, с учетом наличия волеизъявления истца на совершение сделок с конкретным имуществом и на определенных условиях, также не свидетельствуют о совершении оспариваемых сделок исключительно с целью причинения вреда истцу;

• — истцом пропущен годичный срок исковой давности в части признания недействительными договоров о внесении вклада в имущество общества; также истцом пропущены специальные шестимесячные сроки исковой давности по требованиям о признании недействительными решений общего собрания.

Позиция Верховного Суда Российской Федерации

Судебная коллегия по экономическим спорам Верховного Суда Российской Федерации (далее — ВС РФ) отменила решения нижестоящих судов и направила дело на новое рассмотрение, указав, что если согласие на сделку при двойном представительстве было заранее получено, сделка тем не менее может быть признана недействительной, если будет установлен факт сговора между представителем и контрагентом с целью причинения ущерба представляемому, а равно если условия совершенной сделки столь невыгодны, что это очевидно для любого разумного участника оборота. Также представляемым в доверенности не определен перечень отчуждаемого имущества и отсутствует условие о возможности его безвозмездного отчуждения; внесение вкладов одним из участников в отсутствие вкладов со стороны иных участников (лиц) позволяет рассматривать данные действия как единую сделку, направленную на капитализацию общества за счет такого участника и прикрывающую его принятие в состав общества на невыгодных для него условиях.

В качестве начала течения срока исковой давности, по мнению коллегии, выступает момент, когда представляемый узнал либо получил реальную возможность узнать о том, что совершение сделки на невыгодных для него условиях имело место вследствие такого злонамеренного сговора (а не момент совершения действий представителем).

Комментарий

1. По мнению коллегии, для случая сокрытия представителем от доверителя информации о заключенных им сделках началом течения срока исковой давности является получение доверителем полной информации о заключенных сделках, в том числе об их безвозмездности.

Следует заметить, что выбранный ВС РФ подход является попыткой видоизменить позитивные стандарты порядка исчисления исковой давности, определив в качестве отправной точки наиболее отдаленный хронологически от реального события правонарушения момент, когда лицо действительно узнало о произошедшем, хотя и должно было узнать об этом значительно раньше.

В связи с этим следует полагать, что коллегия в действительности подменила отклонение возражения об исковой давности ввиду недобросовестности представителя и восстановление срока изменением момента начала его течения, в то время как фактически срок был пропущен.

1.1. Конституционный Суд Российской Федерации (далее — КС РФ) в контексте аналогичного вопроса, возникающего при оспаривании сделки с заинтересованностью, пришел к выводу, что течение срока давности «должно начинаться с того момента, когда правомочное лицо узнало или реально имело возможность узнать не только о факте совершения сделки, но и о том, что она совершена лицами, заинтересованными в ее совершении»¹.

Более конкретно высказался впоследствии Высший Арбитражный Суд Российской Федерации (далее — ВАС РФ)², уточнив, что подлежит учету момент, когда узнать о нарушении мог именно акционер, оспаривающий сделку с заинтересованностью. Такой подход является актуальным и для практики ВС РФ³.

Между тем в вышеперечисленных случаях суды не изменяли течение срока давности применительно к обстоятельствам конкретного дела, а лишь указывали на законный момент начала его исчисления. Но уже в этих делах отчетливо просматривается риторика судов, ставящая реальную возможность узнать о нарушении своего права в приоритет перед долженствованием такого знания.

1.2. С точки зрения нижестоящих инстанций, пропуск срока объясняется тем, что при собственноручном подписании протоколов общего собрания, обязывающих истца безвозмездно внести вклад в имущество общества (а не в уставный капитал), при знании размера принадлежащей ей доли истец имела возможность установить принадлежность переданного имущества сразу после сообщения представителем о факте совершения сделки — не только имела, но и должна была.

ВС РФ, в свою очередь, не совсем корректно распространил на порядок исчисления исковой давности (не только знал, но и должен был знать) идею приоритета неразумности и неосмотрительности перед целенаправленной недобросовестностью, к слову, не подтвержденной в процессуальном смысле даже косвенными доказательствами.

В результате, несмотря на то что истец должна была узнать о нарушении своих прав до декабря 2020 года, коллегия пришла к выводу, что долженствование знания неприменимо, а недобросовестность ответчика должна приводить к особым правилам исчисления давностного срока. В действительности такие выводы означают, что ВС РФ вновь признал возможность блокирования возражения при недобросовестности, однако не рискнул сделать это напрямую и применил sui generis порядок исчисления давности.

Фактически же это вносит неопределенность в порядок исчисления сроков давности и ставит такой порядок в зависимость не от субъективной осведомленности истца, а от объективной недобросовестности ответчика⁴. Насколько это правильно — вопрос дискуссионный.

1.3. Имплицитно просматривающийся тезис коллегии о примате грубой неосмотрительности в действиях одной стороны над умыслом (реализующимся в сговоре) другой с точки зрения судебной защиты заслуживает более пристального внимания.

Г. К. Матвеев отмечал, что при неосторожности имеются те же воля и сознание лица, что и при умысле, но проявляются они лишь с меньшей интенсивностью⁵. Б. С. Антимонов делал вывод и о качественном различии между указанными формами вины, ссылаясь на то, что в позднем римском праве и во французском гражданском законодательстве неосторожность не входила в понятие вины, а рассматривалась как отдельное основание ответственности⁶.

Таким образом, отсутствуют какие-либо правовые или социально-политические причины для отказа в защите неосмотрительному лицу в споре с лицом, чье поведение может быть охарактеризовано как шикана.

1.4. Между тем вопрос о применении этой идеи к институту исковой давности должен рассматриваться особо. Положения о давности обязывают ищущее юрисдикционной защиты лицо своевременно заботиться о защите своих прав, дают возможность ответной стороне защищаться от необоснованных притязаний по истечении установленного срока посредством таких возражений⁷.

Конструкция exceptio temporis — это способ погашения иска вследствие непредъявления его в течение определенного срока (погасительная давность)⁸. Следовательно, в первую очередь подобное возражение (exceptio temporis) представляет собой процессуальное волеизъявление, утверждающее об отсутствии возможности судебной защиты охраняемого права, а значит, заявление о злоупотреблении ответчиком правом заявить возражение о пропуске исковой давности (exceptio doli) должно напрямую коррелировать реализации истцом права на предъявление иска, то есть, по существу, быть направленным на аннигиляцию распорядительных действий процессуального характера.

В таком случае возникает конкуренция exceptio temporis и exceptio doli, преодоление которой зависит от существа недобросовестности ответчика. По нашему мнению, она должна быть объективирована в создании истцу препятствий для своевременного обращения за юрисдикционной защитой.

Именно такой подход является общепризнанным и в зарубежных правопорядках. К примеру, суды Германии признают ссылку ответчика на истечение сроков давности недобросовестной, в частности, в следующих случаях:

• «— если ответчик своими действиями преднамеренно препятствовал истцу возбудить судебное производство (например, путем смены места жительства или регистрации по фальшивому адресу);

• — если ответчик утверждал, что не будет выдвигать против иска возражения, основанные на истечении сроков исковой давности;

• — если ответчик преднамеренно побудил истца воздержаться от возбуждения судебного производства посредством затягивания переговоров в целях заключения мирового соглашения;

• — если истец исходил из того, что ответчик не будет возражать против иска, ссылаясь на истечение сроков давности, а ответчик своими действиями, даже не направленными на истечение давности, создал и должен был осознавать, что создал уверенность истца в том, что ответчик не будет возражать против иска, ссылаясь на истечение сроков давности»⁹.

В свою очередь, и российский правопорядок не только в материальном (пункт 3 статьи 1, пункт 2 статьи 10 Гражданского кодекса Российской Федерации; далее — ГК РФ) гражданском законодательстве, но и в процессуальном (часть 1 статьи 35 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации, часть 2 статьи 41 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации) предъявляет к участникам спора требования добросовестного осуществления предоставленных законом прав.

Таким образом, при оценке наличия оснований для отказа в применении exceptio temporis следует руководствоваться недобросовестным поведением ответчика именно в контексте влияния его действий на судьбу процессуальных возможностей истца.

В частности, Федеральный арбитражный суд Северо-Кавказского округа в постановлении по делу № А63-420/2005-С2 указывал, что «если ответчик своими действиями препятствовал своевременной подаче иска, суд может отказать в применении срока исковой давности».

В общем смысле можно сформулировать конечное правило: суд не придает правового значения заявлению ответчика о пропуске истцом срока давности при наличии одновременно двух условий: 1) со стороны ответчика имели место как умышленные (dolus malus), так и неумышленные (culpa lata) недобросовестные действия и 2) такие его действия послужили прямым и непосредственным условием для пропуска истцом срока защиты права, что в полной мере осознавалось или должно было осознаваться ответчиком.

Такое правило является редчайшим исключением из института последствий пропуска давностного срока и должно применяться судами не при всяких недобросовестных действиях ответной стороны, а лишь при единовременном наличии двух обязательных условий, изложенных выше.

2. ВС РФ указал на необходимость соразмерности (эквивалентности) доли участия участника общества и его вклада в имущество общества. Этот тезис не кажется нам бесспорным.

Согласно Федеральному закону от 26.12.1995 № 208-ФЗ «Об акционерных обществах» вклад в имущество общества признается безвозмездным. В Федеральном законе от 08.02.1998 № 14-ФЗ «Об обществах с ограниченной ответственностью» прямое указание на безвозмездность вклада в имущество отсутствует, однако следует также признать его условно безвозмездный характер. То есть и акционер, и участник, внесшие вклад в имущество общества, не получают прямого встречного удовлетворения: в имущественной сфере акционера (участника) не возникает новых корпоративных прав, не происходит увеличения доли участия. Вклады в имущество общества не изменяют размеры и номинальную стоимость долей участников (акций) в уставном капитале общества.

В целом такая законодательная конструкция, при которой имущественному предоставлению участника в пользу хозяйственного общества не противостоит какое-либо встречное удовлетворение со стороны последнего, не является экстраординарной, а обусловлена первоочередно внесением имущественных благ в общее дело с целью улучшения финансовых показателей общества, конечным следствием чего должно стать увеличение распределяемой прибыли. Как указывает И. С. Шиткина, «хотя участник и рассчитывает на будущие выгоды от внесения вклада (повышение капитализации компании, что приведет к росту стоимости акций, увеличению прибыли и размера дивидендов и т. п.), у общества отсутствует обязательство о каком-либо встречном предоставлении, что позволяет отнести такой договор к безвозмездному»¹⁰.

2.1. При этом российское законодательство допускает непропорциональность вклада доле участия путем принятия единогласного решения общим собранием.

Стоит заметить, что именно такой механизм корпоративного финансирования и был использован участниками общества в рассматриваемом деле. Участники общества договорились, что вклады вносит только истец, причем безвозмездно. При этом намерение внести вклад в имущество сформировалось у истца еще до вступления в общество, а следовательно, есть основание полагать, что общая модель правоотношений строилась так: вступление в состав общества было обусловлено последующим внесением вкладов в имущество на безвозмездной основе (вступишь в общество, только если впоследствии внесешь вклад в имущество). На момент обязания внести вклады и самого по себе внесения вкладов истец уже знала о размере принадлежащей ей доли, следовательно, могла разумно соотнести соответствие стоимости вносимого имущества с объемом приобретаемых активов.

Вне всяких сомнений, такая хозяйственная операция по внесению вклада должна быть реальной, а не симулятивной, не иметь противоправной цели (уход от налогов, сокрытие имущества от обращения взыскания и т. п.) и не нарушать законные интересы вносящего вклад участника (например, не подменять волю миноритария волей мажоритария). В остальном же регулирование подобных отношений должно строиться на принципе автономии воли, исключающем произвольную судебную оценку обоснованности и целесообразности действий сторон.

В этой связи позиция коллегии об обязательной обоснованности и пропорциональности внесения вклада кажется нам сомнительной.

3. В комментируемом определении ВС РФ констатировал, что в случае наличия конфликта интересов при совершении сделки в ситуации двойного представительства необходимо явно выраженное согласие представляемого.

Нельзя не согласиться с тем, что общая проблематика конфликта интересов подразумевает необходимость особой заботы по отношению к воле представляемого, учитывая, что «двойной представитель по сравнению с обычным имеет стимулы для совершения ряда действий, которые могут оказаться неблагоприятными для представляемых им лиц»¹¹.

Исходя из этого, представляется очевидной потребность правопорядка в существовании действенных механизмов снижения рисков при допущении обоюдного представительства. Так, российский законодатель в качестве дефолтного способа защиты интересов представляемого избрал модель необходимости получения согласия на совершение сделки и возможности оспаривания заключенной сделки при отсутствии требуемого согласия.

В то же время конститутивных способов выражения такого согласия действующим позитивным правом не предусмотрено. Напротив, общим правилом является свобода усмотрения в контексте выбора формы такого волеизъявления при условии конкретизации его предмета и отсутствия императивных требований законодательства¹².

3.1. В связи с этим представляется небесспорным подход коллегии, требующий неоднократности и повторности выражения согласия на совершение сделки и подразумевающий недостаточность такого выражения в нотариальной доверенности без последующего дополнительного подтверждения.

Еще большие возражения вызывают выводы, сделанные ВС РФ в рамках рассматриваемого дела. Так, из фабулы следует, что: во-первых, в тексте доверенности было непосредственно указано полномочие представителя на внесение конкретных долей участия в иных обществах, коммерческой недвижимости, принадлежащей истцу, в качестве вклада в имущество общества на безвозмездной основе; во-вторых, в протоколах общего собрания, которые истец самостоятельно (без участия представителя) подписывала, прямо оговаривались условия и предмет последующих сделок о внесении вклада в имущество общества, а значит, такие протоколы были уже повторным (то есть дополнительным) согласием и одобрением применительно к внесению вклада в имущество; в-третьих, супруг истца представил нотариально удостоверенное согласие на отчуждение всех указанных объектов имущественных прав, а истец, соответственно, направила данное согласие представителю и участникам общества, что, в свою очередь, является еще одним подтверждением того, что она выразила согласие на внесение вклада в имущество общества.

Таким образом, фактически истец не просто единожды выразила свою волю в доверенности, но и впоследствии всеми своими волеизъявлениями подтвердила действительность своих намерений и отсутствие каких-либо возражений против действий представителя.

3.2. Конститутивным фактором, подлежащим оценке при установлении факта наличия или отсутствия согласия на совершение сделки, следует считать общую неизменность воли представляемого, а значит, критерием признания согласия полученным должно являться не многократное предварительное и последующее, выраженное в особой форме одобрение совершенной сделки, а всякое действие представляемого, заключающее в себе его действительную волю на одобрение действий представителя ex nunc.

Стоит отметить, что для целей признания неизменности воли представляемого в международной практике и вовсе считается достаточным изначальное согласие с конфликтом интересов при совершении сделки, не аннигилированное сообщением о наличии возражений в разумный срок (пункт 2 статьи 2.2.7 Принципов УНИДРУА, статья IV.D.-5:102 Модельных правил европейского частного права).

4. Положения пункта 2 статьи 174 ГК РФ касаются случая недобросовестного осуществления полномочий, но не любого случая такой недобросовестности, а только лишь такого, который сопровождается недобросовестным сговором между представителем и другой стороной¹³. Исходя из этого, такой сговор в анализируемом деле должен был иметь место между представителем (то есть С.) и контрагентом представляемого по сделке (то есть обществом).

Вместе с тем, обосновывая упречность (пункт 2 статьи 174 ГК РФ) совершенных между истцом и обществом сделок по внесению вкладов в имущество, коллегия указывает на возможность наличия сговора между представителем и третьим лицом (Р.).

Вполне вероятно, что такое расширительное толкование пункта 2 статьи 174 ГК РФ основано на идее «прокалывания корпоративной вуали» (Р. являлся мажоритарным участником общества).

В то же время изложенный подход представляется спорным, а использованное толкование излишним, поскольку проблема конфликта интересов, будучи центральной проблемой представительства, не может разрешаться без учета положений пункта 3 статьи 182 ГК РФ.

4.1. Так, несмотря на то что и пункт 2 статьи 174, и пункт 3 статьи 182 ГК РФ представляют собой особые формы блокирования злоупотреблений при наличии конфликта интересов представляемого и представителя, между ними существует тонкая грань, которая, в частности, связана именно с влиянием третьих лиц на эскалацию конфликта и нарушение интересов представляемого.

В контексте пункта 2 статьи 174 ГК РФ третьим лицом, mala fides которого имеет значение, может являться только и исключительно другая сторона сделки, подталкивающая представителя к тому, чтобы сорвать «запретный плод» конфликта интересов с «дерева» двойного представительства. При этом для целей применения пункта 3 статьи 182 ГК РФ не имеет никакого значения наличие или отсутствие сговора представителя с третьим лицом, чья материально-правовая позиция может быть выражена как в качестве стороны сделки, так и в ином качестве; напротив, достаточным критерием порочности сделки в ситуации двойного представительства является наличие или отсутствие согласия представляемого на ее совершение.

В свою очередь, в контексте рассматриваемого дела наличествовало указанное самостоятельное основание оспаривания совершенных сделок (пункт 3 статьи 182 ГК РФ).

Именно такой подход в части разграничения составов недействительности сделок поддерживается и в зарубежных правопорядках. В частности, по швейцарскому праву сделка, совершенная двойным представителем в условиях конфликта интересов, будет регулироваться специальными правилами о защите доверия (Vertrauensshutz), направленными на сохранение сделки в силе (условная действительность)¹⁴. Следует полагать, что такой подход всецело соответствует и российскому пониманию представительства, и последствиям пороков совершенных представителем сделок. Применение пункта 2 статьи 174 ГК РФ в общем смысле защищает только одну из сторон сделки, а пункт 3 статьи 182 ГК РФ при особых условиях обеспечивает соблюдение баланса интересов сторон и учет прав третьего лица.

Таким образом, для данных фактических обстоятельств, по нашему мнению, более конгруэнтным является оспаривание по мотивам совершения сделок в обстановке двойного представительства, а именно по правилам пункта 3 статьи 182 ГК РФ.

При этом в качестве obiter dictum скажем, что в таком контексте представляется догматически верным оставлять разрешение вопроса о восстановлении потенциально нарушенных прав представляемого в рамках отдельного спора представляемого с представителем, основанного на внутренних отношениях представительства.